| Как ни обычны и как ни общераспространенны эти властные отношения между людьми, однако в науке о государстве до сей поры недостает еще сколько-нибудь разработанной теории власти. Воззрения на власть создавались, под неопознанным влиянием тех взглядов, которых государствоведы и политики придерживались по вопросу о реальности государства, как общественного союза. Таким образом теория власти являлась невольным рефлексом теории общения. И потому те многочисленные политики, которые смотрели на государство, как на порядок взаимоотношения личностей, тем самым и в власти государственной усматривали некоторое «отношение взаимной зависимости множества свободных личностей»[1],—«отношение между властвующими и подчиненными, в котором властвуют лишь одни лица над другими»[2]. Таких взглядов придерживалась не только античная политика, но и все старые христианские политические мыслители, у которых, несмотря на их склонность к органическим сравнениям, совершенно не выработался взгляд на государственную власть, как на проявление какой-то особой, имманентной государству воли. Если, в отличие от древней философии, христиане нередко и подчеркивали особую ценность момента воли по сравнению с моментом разума, если они иногда и усматривали в государственной власти более или менее одностороннее веление властвующих по отношению к подвластным, если некоторым из них был чужд тот элемент светского рационализма, который вдохновлял античную политику[3], то все же государственная власть рассматривалась ими, как отношение между волями, a не единая и неделимая воля единой государственной личности. Власть для них, стало быть, не переставала быть отношением междуличным. Средневековой политической доктрине, как это показал Гирке, не был совершенно чужд взгляд на государство, как на юридическое лицо или субъект права[4]. Однако этот внимательный исследователь и поразительный знаток средневековых политических теорий не нащупал в них ни одного, даже самого слабого следа того воззрения на государство, согласно которому государственное целое мыслится, как некоторое субстанциальное жизненное единство, наделенное внутренним волевым началом[5]. Личность государства понималась здесь, как фикция, за которой всегда стояло реальное множество конкретных отношений. Когда этот взгляд на государство, как на юридическое лицо, восприняла из средневековой доктрины новая теория естественного права, она, сообразно с атомистическим характером своих политических воззрений, только еще более подчеркнула фиктивный характер государственной личности. Гоббс, который настаивал на мысли, что государство должно быть не только простым согласием, но еще и единением, образующим как бы одну единую волю из множества воль политических атомов, мыслил, однако, эго «единение», как «persona artificialis» или «corpus fictitium»,—как продукт договора, a не как естественный, самостоятельно выросший организм. Поэтому общей волей для него является воля того лица или той группы лиц («совета»), которому согласятся подчинить свою волю все[6]. Но подобных же воззрений, как показал это Гирке, придерживались и другие представители школы естественного права. Весьма распространенное y них учение об особом «гражданском» или «моральном» лице (persona civilis, moralis), является ничем иным, как «сокращенной формулой для некоторого связующего совокупность индивидуумов общего правоотношения[7]. В этом отношении естественно-правовая теория юридического лица субстанциально не отличалась от древнего платово-аристотелевского воззрения, которое, как мы видели, рассматривало государство, как «отношение взаимной зависимости множества свободных личностей». Новая, противоположная теория власти зарождается только y тех новейших политиков, которые так или иначе испытали влияние новейших виталистических воззрений на жизненный процесс. Государство, мыслимое с точки зрения этой новой гипотезы, как субстанциальное целое, было на-делено собственной, внутренней волей, подобной той воле7 которая живет внутри каждой действующей и разумной человеческой личности, управляемой в своих поступках внутренним, автономным законом своей совести. Подобная автономная воля в государстве и есть его власть. Поэтому можно сказать, что «государственная власть есть волевая мощь мыслимого как личность нравственного организма. Она не является в результате искусственного и механического складыванья многих отдельных воль, но есть нравственная соборная сила, обладающая самосознанием народа. Ее существование и природа вытекают не из произвольного установления и сознательного творчества, но суть продукты природной силы, изначально содержащейся в государстве, как в важнейшем типе человеческого общения. Правовое выражение государственной власти есть господство. Оно сводится к выявлению волевой мощи, направленной к выполнению задач государственного союза и подчиняющей себе весь народ во всех его отдельных элементах»[8]. Эти классические слова Гербера наилучшим образом выражают основные черты той волевой теории государства, которая в XIX в. сменила старые воззрения на государственную власть и ее природу. Но существующая теория государственной власти создалась не только под влиянием различных воззрений на реальность государства; на нее влияли также различные политические условия жизни современных государств. Теория государственной власти не была плодом кабинетной научной работы и беспристрастного философского размышления, но результатом суровой борьбы государств европейской культуры за свое самосохранение и самоутверждение. Государственная власть принуждена была выявлять свою при-роду чисто эмпирически,—в процессе исторического делания государств, в процессе борьбы с природным анархизмом человеческих обществ. Таким образом теория государственной власти связала свою историю с идеей суверенитета, которая, по общепризнанному в науки взгляду, прежде всего была идеей политической. Античная государственность не знала сил, которые конкурировали бы с ней в своей власти; когда в средние века с государством стали конкурировать церковь, вселенская идея римской империи и, наконец, крупные властные единицы феодального общества (ленные владельцы, корпорации), когда выявилась «противоположность между государственной властью и другими властями»,— тогда государство и начало утверждать свое верховенство, свое преимущественное право власти, именуемое суверенитетом[9]. Так, приблизительно, рисует современная наука происхождение этой идеи, сыгравшей столь значительную роль в учении о государственной власти. Но вместе с тем этот политический мотив в истории теории государственной власти переплелся незаметным образом с воззрениями государствоведов на природу государственного общения. В теории суверенитета сначала выступали уже знакомые нам персоналистические воззрения: именно, суверенитет мыслился, как особое положение властвующих над подвластными, ибо сама государственная связь считалась «отношением» множества личностей. Так возникла уже в средние века теория, наделяющая «полнотою власти» в государстве единоличного властителя, по сравнению с которым все остальные „власти» являлись подчиненными (доктрина монархического суверенитета)[10]. В противоположность ей была формулирована другая, демократическая теория, утверждающая, что верховным властителем в государстве является весь народ, другие же «власти» в государстве занимают по отношению к нему положение несамостоятельное, a производное (теория народного суверенитета)[11]. В последующей политической борьбе эти две теории сыграли выдающуюся роль—первая, как политический лозунг западно-европейского абсолютизма, вторая—как революционный лозунг народовластия. Но с точки зрения научной теории власти обе они исходили из одних и тех же предпосылок,—из взгляда на государство, как на властное отношение, одному из членов которого приписывались особые свойства полноты и верховенства. Существенно иной теоретический смысл идея суверенитета приобрела тогда, когда была предпринята попытка обосновать ее уже не на понятии отношения, a на теории имманентной государственной воли. Суверенитет с этой новой точки зрения был истолкован, как свойство автономной и независимой воли, которою обладала личность государства. Суверенитет, как учил Гегель, есть «безусловное самоопределение воли, в которой заключается последний принцип при выборе решений»[12]. С этой точки зрения суверенитет есть просто выражение индивидуальности государства, как внутренняя автономия есть наиболее яркое выражение жизни самостоятельной личности. По мнению Гербера, для того, чтобы волевая мощь государства вполне соответствовала бы своей идее, она должна заимствовать мотивы своего поведения не из какой-либо внешней силы, но должна находить их внутри самой себя. Это свойство государственной воли и называется суверенитетом[13]. Еллинек прямо сравнивает суверенитет государства с идеей автономного нравственного закона. Как нравственно поступающая личность сама определяет себя и сама связывает себя свободно признанными нормами, так и в государстве происходит «самообязывание своими собственными законами». Суверенитет есть не безграничность, a способность, юридически не связанной внешними силами государственной воли, к исключительному самоопределению, a потому и самоограничению путем установления правопорядка, на основе которого деятельность государства только и приобретает подлежащий правовой квалификации характер. Суверенитет означает, таким образом, если формулировать его кратко, то свойство государственной власти, в силу которого она обладает исключительной способностью к правовому самоопределению и самообязыванию»[14]. Суверенитет с этой точки зрения является уже не свойством некоторых обладающих особым положением элементов в системе государственного властвования, но особым свойством государственного целого. Так создается учение о так называемом государственном суверенитете, противопоставляющее себя одинаково и теории монархического суверенитета и теории суверенитета народного. При этом следует подчеркнуть, что некоторые сторонники этого нового аспекта в теории суверенитета склонны сливать суверенитет с самой государственной властью; другие же считают его только свойством этой власти, расходясь в вопросе, является ли свойство это необходимым или только случайным[15]. Теория государственной власти является, таким образом, одной из самых темных и запутанных теорий общего учения о государстве. Вплетенные в нее политические элементы, перепутанные с недостаточно осознанными теоретическими предпосылками, совершенно затемняют необходимые родовые особенности, составляющие внутреннее существо властных отношений. Проблема государственной власти кажется безнадежно темной, и нужно сделать какое-то геройское усилие, чтобы распутать туго завязанный узел содержащихся в ней контроверз. [1] H. M. Коркунов. «Указ и закон», стр. 60. [2] Палиенко. «Суверенитет», стр. 12. [3] На что указывает Н. М. Коркунов, 1. с., выводя отсюда, впрочем, неверные последствия. Волюнтаристический уклон христианской психологии и этики не оказал, как указано ниже, никакого существенного влияния на социально-политические теории христианских мыслителей. [4] О. Gierke, I. Altusius, 2-te Ausgabe, 1902, p. 136. [5] Ibid. [6] Ibid., p. 189. [7] Ibid., p. 198. [8] Cp. Gerber. «Grundzüge eines Systems des deutschen Staatsrechts» 1869, p. 19—21. О волевой теории, кроме трудов Коркунова, cp. H. Keisen. «Die Hauptprobleme des Staatsrechtslehre», 1911. [9] Классическая формулировка этого общепринятого ныне взгляда y Еллинека, 1. с., гл. XIV, § 1. [10] Gierke, 1. с., р. 140 и след. [11] Ibid. [12] Hegel, l. c., § 279. [13] Gerber, 1. с., p. 22. [14] Iellinek, 1. с., 438; p. п., стр. 17. [15] Cp. Rehm. Staatsllere, p. 57.
|
